«МАСТЕР. МОЙ РАЙКИН»

Тогда, единственный раз в жизни, я почувствовала, как сцена уходит из-под ног. Меня пронзили его ГЛАЗА. Я не помню его реплик, да и своих — тоже, впрочем, и в тот миг я не помнила и не понимала ничего. Я — на сцене с САМИМ Райкиным! Всё, что осталось в памяти, это предательски-ватные ноги. Тело не слушается, оно медленно растворяется и сползает куда-то ниже пола. Нет, я ничего не перепутала ни в тексте, ни в мизансценах, я сказала всё, что должна была сказать по роли, я сыграла то, что было положено. Но всё это происходило как-то само по себе, без моего участия, на автопилоте. Меня пригвоздил его взгляд. Я видела эти глаза и раньше, и даже обращенными ко мне лично. Видела не только на репетициях и сборах труппы, но и в его доме. Он никогда не отводил взгляд в разговоре с тобой. Он не впивался в тебя этим взглядом, пытаясь обезружить. Иногда его глаза, вроде, ничего и не выражали, но ты не мог отделаться от мысли, что на тебя воздействует гипнотизер — Мастер.

Еще был его ГОЛОС. Тихий, вкрадчивый, иногда совсем без интонаций. Временами казалось, что он шепчет. Но этот шепот был слышен в любом шуме. Шепот в шуме. К его голосу невозможно было не прислушаться. Ухо само выхватывало его из десятка любых других — громких и сильных голосов. Они будто растворялись и становились неслышны. Голос Райкина невидимкой плыл в воздухе, обволакивая пространство вокруг. Ты безошибочно его узнавал, или он тебя узнавал, словно сам находил именно тебя — свою цель. Аркадий Исаакович голоса не повышал. Чем более значимой была мысль, которую он хотел донести, тем тише становилось звучание его голоса, и оттого сама мысль — громче и весомее. Он, как артист, немногословный Мастер, знал магическую силу воздействия своего голоса и очень искусно пользовался им как на сцене, так и в жизни.

Тогда, в 1985-ом, прежде, чем провалиться сквозь сцену, я становлюсь зрителем того самого спектакля. Ярко освещенный зал театра Эстрады (у переехавшего несколько лет назад из Ленинграда в Москву театра своего помещения еще нет и спектакли играются на разных площадках). Начинает заходить публика. Люди тихо рассаживаются на свои места, почти неслышно переговариваются между собой, словно не желая потревожить превкушение встречи с Райкиным. Последний звонок. Гаснет свет. Занавес. Передо мной — сцена, на которую вскоре выйду сама, став в одной из миниатюр партнером Аркадия Исааковича. Мне хочется, чтобы все вокруг знали, что я — не простой зритель. Дело даже не в том, что я — артистка театра Райкина (никто не называл его «театром миниатюр»). Я хочу, чтобы они понимали, что вскоре я буду рядом с НИМ, на его сцене. Эта мысль исчезает вместе со звуком вступительных музыкальных аккордов. Начинается спектакль. По моему лицу текут слезы, даже когда я вместе со всеми зрителями смеюсь.

Потом Костя, Константин Аркадьевич, признается, что в тот вечер подглядывал из-за кулис за моей реакцией и видел мои слезы. Вот этого я никак не ожидала. А Костя, трепетно относящийся не только к папе, но и самому понятию «театр», порой вот так проверял — действительно ли это ЕГО артист, не ошибся ли он, взяв его в труппу. Тогда, в 1985 году, Костя, с согласия папы, сомневающегося в правильности того, что предлагает сын, уже формировал молодежный костяк театра, который вскоре станет называться «Сатирикон». Спустя годы, «Сатирикон» превратится в одну из самых грандиозных театральных площадок России с уникальными артистами. Костя не ошибся.

Тот сезон начался с трехмесячных гастролей в Ленинграде, родном городе Аркадия Исааковича. Моя личная премьера в спектакле «Мир дому твоему», тогда еще «Государственного театра миниатюр», совпала с моим днем рождения. Я — молодая артистка, только что окончившая Школу-Студию МХАТа, теперь в театре Райкина. И до, и после этой премьеры, я выходила на сцену несметное число раз: и в других спектаклях любимого театра; и в спектаклях других театров; и в одиночку, не прикрытая партнерами, как автор и иполнитель песен. Но из-под моих ног сцена уходила только однажды, когда впервые в жизни я стояла на ней рядом с Великим Райкиным.

… До того дня, как Мастера не стало, оставалось два года. «Мир дому твоему», Аркадий Исаакович.