Цена ей была три копейки. Она это знала сама, читала в газете статейки, жила, не сходила с ума, пила. Кто ж не пьет нынче, други? Деревня — семнадцать домов, известно, что в этой округе — леса да морошки улов. Все знали ее как пьянчужку, воришку (по мелочи всё), и домик ее — развалюшка, и с мужем совсем не везёт — ни денег, ни совести нету, остались сарай да ведро, он мог бы пропить всю планету, коль влезло бы это в нутро. Нашли они, в общем, друг друга — и выпить вдвоем, и запеть.
А что, если, кроме досуга им нечего больше хотеть?
В тот день холод был. За морошкой отправились оба с утра, откушали хлеба с картошкой и взяли с собой два ведра. Она из морошки — варенье, компот она сварит густой. Подагра, цинга, несваренье — от всяких недугов настой.
Собрали морошкиных ягод. Смеркалось. Деревня во мгле. Вернутся домой и налягут на водку, селедку да хлеб. Она шла чуть сзади, за мужем — болото, торфяник сырой — и думала: "Что-то засушим, дотянем до лета с тобой". И вдруг, за мгновенье, нежданно, он канул в болотную тьму, она закричала гортанно: "О, боже!" Рванулась к нему, схватила руками корягу (не может здесь быть глубоко), он на расстоянии шага — так близко, и так далеко. Он воздух хватал, как ребенок, застрявший меж прутьев, в лазу. Под шляпкой укрылся опёнок, предчувствуя, видно, грозу. Она, надрываясь, кричала: "Прошу, умоляю, давай".
Болото спокойно молчало, как будто уснувший трамвай.
Он больше не мог, не сражался. Она не сдавалась беде — спасала, пока не остался пузырь на болотной воде.
Вернулась в деревню ненужной, три дня и три ночи без сна, все знали, что бросила мужа в болоте, что сволочь она, пьянчужка — полжизни в бараках — нет мечт, есть унылая быль. Списали порезы на драку, тулуп был отправлен в утиль.
Подальше от этой "злодейки" держались и кум, и кума. Цена ей была три копейки, она это знала сама.