ДУРА ТЫ, ДЕВОЧКА

ГЛАВА НОМЕР РАЗ.
Ты дура, влюбленная милая девочка,
плененная первой любовью, она ж не последняя.
И жить ты не хочешь, и думаешь, милая девочка:
"Ну, разве умеют любить пятидесятилетние?"
Увидишь, когда доживешь, неразумная деточка,
что новое облако в небе — большой отголосок любви.
И ты себе скажешь, смущенная милая девочка,
проснешься (куда ж тебе деться?) и скажешь: "Живи".

И будешь ты жить, как и прежде, опять дурой-девочкой,
на время, совсем ненадолго, ты станешь умней.
Ты думаешь: он тебя предал, а он не любил, дура-деточка,
ты будешь его ненавидеть и снова любить — всё сильней.
"Ну, правда, подружка, скажи, он — предатель, ведь правда же?"
Подружка — не дура — ответит: "Действительно, да".
Подставит плечо для рыданий, (совсем неудобное, надо же).
Польется из глаз водопадом пустая вода.

А вот и любовь! Ты счастливей, чем все знаменитости,
как будто ты крылья надела и стала летящей,
пока твой Ди Каприо и не лоснится, и без именитости,
нет, он не актер, а простой и совсем настоящий.
Его не штурмуют безумные толпы поклонниц.
Он нежный, он вместе с тобою уже третьи сутки.
Сменяется день чередою полночных бессонниц,
а сон умещается в рваную пятиминутку.
Ты жаришь ему третье утро яичницу с гренками,
на стол подаешь, садишься напротив с улыбкой.
Он так аппетитно жует. Ты играешь коленками
и корм насыпаешь в аквариум с маленькой рыбкой.
Ты думаешь: "Он идеален, мужчина надежный,
не то, что твои из десятого "А" ухажеры —
один так и будет корпеть над бумагой чертежной,
другой — тот влюбленный в себя и свои тренажеры.

А этот мужчина, он взрослый, он — в клубе диджей,
он видел таких обалденных и гибких красоток,
их ноги спускаются книзу от самых ушей,
а стройность фасада — пример для столичных высоток.
Но выбрал тебя, хоть ты, девочка, не без изъянов,
и рост завершается твой у диджея подмышкой,
и мама глотает ночами настой с валерьяной,
и даже при нем говорит, что ты просто глупышка.
Ты с этим диджеем у мамы совсем ненадолго.
Он скоро вам купит квартиры и две кофемолки.
Как только он станет свободен от внешнего долга,
вы свадьбу сыграете. Или сначала — помолвка?

Случается — счастье внезапно и быстро уходит.
Наутро четвертого дня он хлопает дверью,
и ты остаешься в ненужной и страшной свободе.
Тут что-то впервые кольнет в твоем подреберье.
Ты будешь рыдать, умолять и просить, чтоб вернулся,
тебе будет страшно ночами, и днем будет плохо.
Ты помнишь, что он, уходя, даже не оглянулся…
Под музыку в трубке раздастся убийственный хохот.

Какая ж ты дура, влюбленная глупая девушка.
Лицом ты уткнешься в надежное мамы плечо.
"Пройдет, — скажет мама, — ах, милая, милая деточка,
и я попадалась на этот опасный крючок".
Нет, так не бывает, так быстро любовь не проходит.
Ведь ты не влюбилась, а ты полюбила навек,
раз первая в этом призналась ему на восходе.
Не должен таким быть безжалостным твой человек.

Ты будешь рыдать и кричать, ты бросишь с балкона,
(нет, нет, не себя, ты — не дура, ты в полном порядке),
с балкона к чертям полетят два новых почти телефона,
один — это твой, второй — это мамин, и две подзарядки.
В квартире молчанка. Но честно, при чем же здесь мамин?
Пускай твой диждей тебе не дозвонится —
гудки проводами протянутся между домами.
Нет, ты ни за что не поедешь с ним в жаркую Ниццу.
Вообще никуда не поедешь. Не выйдешь из дома,
ты будешь три дня и три ночи не есть и не спать.
Подумаешь: "Вдруг ему плохо? В больнице? Внезапная кома?"
Нет, ты же не дура, чтоб верить диджею и ждать.
От слёз на подушке противно — промозгло и сыро,
а в горле — как будто клубок непрощённых обид.
Ты ночью откусишь кусочек любимого сыра,
пока мама спит или, может быть, делает вид.
Потом ты увидишь коробку с остатками торта,
доешь, всё, что в ней – теперь не страшна полнота.
Неделю назад на кровати, по правому борту
лежала любовь — твой диджей, а теперь — пустота.

ВТОРАЯ ГЛАВА. Две недели спустя, ты на улицу выйдешь,
на листьях и в небе — весна, но так не бывает,
ведь только вчера небо было затянуто. Видишь,
сегодня всё небо бескрайнее нежно тебя обнимает?
Ты будешь идти в никуда, глядя вверх, а навстречу
тебе улыбнется, как в песне, совсем незнакомый,
и ты улыбнешься в ответ, и расправятся плечи.
Вы как-то окажетесь в тесном кафе, рядом с домом,
глотая четвертую чашку горячего, с сахаром, чая,
(еще ведь прохладно, не лето, а только начало апреля),
ты будешь сидеть за столом, коленкой качая,
и будешь сама удивляться: прошло две недели,
но ты же не дура, чтоб вновь наломать кучу дров,
тебе же достаточно первых мгновенных секунд,
ты тоже читала доклады ученых умов.
Они говорят, что у девушек мозг, как скакун,
что всякие — умные, дуры, с наличием тел —
секунды за три убеждают себя и мужчин,
что ум — не помощник в развитии заданных тем,
когда происходят замеры грудных величин.

Ах, этот весенний, веселый, смешной человек,
он точно такой, о котором ты долго мечтала.
И он не диджей — он будет с тобою навек.
Ты всё, что могла, про мужчин прочитала.
И нет, с головой никуда ты не будешь бросаться.
Немного кокетства, едва с поволокой — глаза,
как будто случайно позволишь к себе прикасаться,
и чуть приглушеннее станут звучать голоса.
Он очень захочет с тобою увидеться завтра,
но ты занята. Может, встретишься с ним в выходные.
И томно вздохнешь. «Ты читал, — спросишь, — Сартра?»
И он обалдеет, поймет, что вы, точно, родные.
Какой же он славный, он верит, он смотрит с любовью,
он хочет на Джипе тебя подвезти, и подвозит.
Он скоро тебя познакомит с твоею свекровью.
Он завтра тебе позвонит ровно в восемь.

Ты входишь в подъезд. Ты пылаешь лицом. Ты пропала.
Влюбилась в него, и готова кричать здесь, в подъезде,
и там, за окном. Но в глазах что-то вдруг защипало.
Ах, это, конечно, любовь, и вы будете вместе.
Назавтра звонок ровно в восемь. И сердце так громко
колотится. Чувства проверены за ночь.
Теперь ты не просто ему – незнакомка,
и он полюбил, он будет просить тебя замуж.
Но ты, всё равно, неприступна, ведь ты же не дура
какая-то там, малолетняя. Ты повзрослела,
тебе уже больше, чем двадцать, и кандидатуру
ты можешь сама выбирать — вот, в чем дело.

Ты встретишься с ним, как себе обещала, не раньше субботы,
хотя ты и завтра, и в пятницу очень свободна.
Но ты же не дура. И нет никакого цейтнота.
Ты знаешь, как надо с мужчинами, что нынче модно.
Ты много читаешь и книг, и красивых журналов —
нет-нет, не Толстого, не Чехова — это не в тренде,
читаешь о том, как уметь соблазнять для начала
и что выражается в денежном эквиваленте.
Куда вы пойдете в субботу? В кино? Может, в театр
на громкую нынче премьеру о Золушке бедной?
Нет, Золушка — в прошлом и плачет по ней психиатр,
а ты – королева, и поступью ходишь победной.
Он Чехова любит. Ну, что же, прекрасно.
Придется пойти. Он возьмет контрамарку.
он знает артистов из МХАТа, ему всё подвластно,
и ты – не с помойки, не домработница и не кухарка.

Вы — в храме искусства. Красиво. И твой завиток на виске
ужасно ему симпатичен. Вы — в первом ряду.
Ты будешь бороться со сном, а глаза, как в песке,
они в первом акте играют одну ерунду.
Ружье на стене бутафорской ужасно мозолит глаза.
Чего же оно не стреляет? И Чехов наводит тоску.
Твой спутник разбудит тебя через четверть часа,
в антракте вы выйдете вместе в ночную Москву.

Там вы оторветесь в соседнем, у театра, крутом ресторане.
Ты выпьешь немного вина, опьянеешь и станешь смелее.
Да, здесь веселей, можно ножкой качать на диване
и с ним становиться раскованней и веселее.
Ты бедрами будешь его соблазнять и красной помадой,
которая вовсе тебе не идет, даже делает старше,
но умные женщины, все поголовно, считают: так надо –
от киноактрисы до самой простой секретарши.
Какой он галантный, твой новый знакомый. Он стул приставляет,
он руку тебе подает, наливает вино.
Но ты же не дура, что бедрами тупо виляет,
ты – максимум — в первую встречу — с мужчиной – в кино.
Пьяна, ты окажешься на пассажирском.
Фонарь освещает лицо и кромешную тьму.
И как-то не хочется ехать тебе до Каширской.
"Пожалуй, не буду я с ним притворяться. К нему".

Проснешься к полудню от запаха крепкого кофе.
Из тостера пахнет французским поджаренным хлебом.
А ты в простынях и подушках, как будто в окопе.
И завтрак в постели не кажется больше нелепым.
Растрепаны волосы, брошено красное платье
у самого входа. Ты счастлива, словно невеста.
Сейчас он войдет, восхитится твой легкой статью.
А может, ты станешь ему больше неинтересна?
Еще ты немного пьяна, это даже приятно.
Ты помнишь всё то, что вчера — между вами.
Он кофе приносит. Он – лучший, он — невероятный,
он любит тебя. Ты хочешь быстрей рассказать это маме.
И ты, простыней обернувшись на греческий лад,
босая, из спальни прошлепаешь в ванную.
Три щетки зубные, помада и женский халат.
И как ты вчера не заметила, дура жеманная?

Ты хочешь кричать от обиды. Здесь нету сомнений.
Женат. Фотография сына в уютной гостиной,
похож на него — такой же нескладный. И нет извинений
такому, как он, с трехдневной, колючей щетиной.
Ну, как ты могла поверить чужому мужчине?
Ты плачешь. Как больно. Всё рухнуло. Мир, целый мир.
Ты больше не веришь словам и другой чертовщине,
билетик от Чехова порванный – твой сувенир.

Ты думала: завтра наденет тебе он на палец кольцо
и прямо из ЗАГСа тебя на руках отвезет
на Крит или Мадагаскар, где, целуя лицо,
три слова заветных и важных он произнесет.
Там волны прибоя, там свечи за ужином на берегу,
прохлада лазурной пьянящей воды — под ногами.
И он говорит: "Я люблю, без тебя не могу".
Ты счастлива. Срочно звонить по мобильному маме
из этого вечного лета в хрущевку Каширки,
ты так занята. У тебя есть всего пять минут.
" Что? — мама кричит, — с тебя он сдувает пушинки?"
"Нет, мама, пылинки. А что там соседи за стенкой орут?"
"А, там под гармошку — шансон и частушки,
там свадьба с участием Генки и Людки".
Ты думаешь: "Скучно быть вместе всю жизнь в комнатушке
с первого класса и круглые сутки.
Какие они дураки, Людка с Генкой".
А ты не такая. Ты больше не дура.
И ты — не блондика уже, а шатенка.
Но тоже попала в ловушку амура.

И всё ж навсегда покидаешь чужую квартиру,
где тени с помадой, оставив невыпитым — кофе,
несъеденным — тост с чуть поджаренным сыром.
И всё это так отдаленно, как в чуждой Европе.
Ты будешь идти по мосту, что завис на пути,
из маминой старой хрущевки, не зная куда.
Ты больше не хочешь, не можешь сидеть взаперти.
Но что за чужое лицо отражает вода?
Тебе вдруг захочется прыгнуть, всё разом решить.
Пусть будет ему тяжело, пусть узнает жена,
Ты больше не дура. Ты больше не хочешь быть.
Ты больше не хочешь.
Ты больше…

— Ты больше, чем эта любовь, — услышишь ты мамы слова,
и ты отшатнешься от этих холодных и скользких перил.
Наутро проснешься, и будет светла голова,
и вспомнишь, что кто-то хороший тебе позвонил.

ЗДЕСЬ ТРЕТЬЯ ГЛАВА. Какая ж ты, женщина, дура,
ты стольких встречала, ты верила, снова любила.
А сколько ты не распознала дешевой халтуры,
и жизнь тебя, дуру, любила, но изредка била.
Ты хлопала дверью, потом возвращалась.
Однажды вернулась в пустую хрущебу.
И там, в подреберьи, предательски сжалось —
конечно же больно бывает, еще бы!
Но сколько бы ты на судьбу не ворчала,
страшнее — намеками, полутонами.
Ты позже поймешь, что уход — это только начало.
И ты, наконец-то, поверишь единственной маме.

Потом ты родишь белокурую, вовсе не дуру.
Сберечь бы ее от таких же дурацких ошибок.
Но кажется, ты позабыла девичью натуру,
которая вся состоит из обид и ушибов.
Ей больно бывает чуть чаще, чем ты бы хотела,
Влюбляться — больнее, чем лоб расшибить и коленку,
Бывает: полюбишь — и больше не чувствуешь тела,
и кстати, неважно: блондинка ты или шатенка.
Но что можешь знать ты, оставшись одна?
Чему ты научишь свою белокурую, нежную?
Ей больше, чем двадцать. И в сердце — сплошная весна
и кажется: жизнь — это теплое море безбрежное.
Ты помнишь, в тринадцать она вдруг спокойно сказала:
— Я тоже не дура, дай, мама, пройти мне мое —
А ты в это время ей теплую шапку вязала
И что-то болтала про тесное это жилье.

В ЧЕТВЕРТОЙ ГЛАВЕ — одиночества черные крылья.
Как больно. Как страшно остаться одной.
Ты будешь писать и писать, но скорей, от бессилья,
и то, потому, что запахло ванильной весной.
Однажды без лифта ты спустишься вниз, где растаяли лужи,
ты выйдешь за хлебом — в кроссовках, с простецким хвостом.
Раз ты в магазин, пусть будет с шампанским сегодняшний ужин,
хоть пить в одиночку, конечно, опасный симптом.

Поднимешь глаза. В них страха, наверно, печать.
Вот он. Ты узнала. И сердце сбивается с ритма,
и азбукой Морзе в груди начинает стучать,
и рычать, как безумная электробритва.
И вот, ты стоишь, не моргая, с дурацким хвостом.
Ты вышла за хлебом. Темнеет, а здесь, в магазине —
Светло и тепло. И в отделе, почти что пустом,
тот самый — с батоном Орловского — в красной корзине.

Звонок в ЭПИЛОГЕ. "Ну, мама, ну, как же он мог? —
рыдает твоя белокурая нежная деточка, —
я больше его никогда, ни за что не пущу на порог".
… Какая ж ты дурочка, милая, милая девочка.