Я ПОМНЮ, ПАПА

Я помню, как старалась попадать с тобой в ногу, когда ты шагал широким, решительным шагом. Конечно же, у меня это не получалось, и я начинала семенить, лишь бы не отставать и не вынуждать тебя замедляться. Тогда мне было три года.

Я помню, как училась читать по слогам названия магазинов, мимо которых мы с тобой проходили: «про-дук-ты». Иногда ты брал меня в свою взрослую мужскую компанию со словами: «Не говори маме». Мы подходили к вывеске «Пиво-вино» и заходили внутрь. Потом возвращались домой, и мама спрашивала, где мы с тобой были. Я знала, что папу выдавать нельзя.
— Просто гуляли по улицам, — говорила я, как можно равнодушнее.
— А какие слова ты сегодня научилась читать? — подходила мама с другой стороны.
Мне нравилось учить новые слова и, гордая собой, я говорила:
— Пи-во-ви-но.
Тогда мне было четыре.

Я помню, как мы с тобой были на пляже рядом с нашим московским домом, в Кусковском парке. Мы купались в пруду с узким перешейком, метров пять, не больше. Плавала я тогда, в свои двенадцать, только по-собачьи. Мы с тобой стояли по колено в воде возле этого перешейка. Я никак не решалась его переплыть. Вдруг ко мне подошел какой-то высокий, большой мальчишка, года на три старше, и вызывающе сказал:
— А слабо наперегонки?
Я вопросительно посмотрела на тебя и хотела уже отказаться, но ты подмигнул мне:
— Давай, ты можешь.
По твоему сигналу, мы с мальчишкой рванули в воду. Я приплыла первая. Я стала серьезно заниматься плаванием, которому посвятила шесть лет. Ты мною гордился. А в плавании ты знал толк — ты был мастером спорта и плавал настолько красиво и мощно, что от тебя невозможно было оторвать взгляд.

Я помню, ты сказал, когда мне исполнится четырнадцать, ты начнешь учить меня игре на гитаре. Гитара к моим двенадцати годам у меня уже была. Но играть меня учил не ты, а подворотня и подъезд. Потом ты ждал, когда я состригу ногти, чтобы, наконец, освоить на гитаре что-нибудь настоящее, а не только пять аккордов, которых тогда мне вполне хватало. Но ногти я не состригла и улетела во взрослую, студенческую жизнь.

На гитаре и на скрипке ты играл всё: от классики до джаза. Ты аккомпанировал самым известным исполнителям. Они любили работать с тобой, потому что как музыкант ты всегда оставался в тени. Твоя гитара звучит в огромном количестве фильмов, от «Острова сокровищ» до «Человек-амфибия». Ты записал для Гостелерадио несметное число произведений с оркестрами Юрия Силантьева и других дирижеров. Теперь это фондовые записи. Альфред Шнитке написал партию гитары в одном из своих произведений специального для тебя. Ты был прекрасным аранжировщиком. Это знали все музыканты, с которыми ты работал.

Я помню, как почти догнала тебя по росту, на меня начинали оглядываться мужчины. Когда мы с тобой выходили на улицу, ты шёл своим быстрым широким шагом. Я недоумевала: почему в детстве у меня получалось догонять тебя и идти рядом, а сейчас, когда мне уже семнадцать, не получается. Поняла я это только, когда ты рассказал историю. Ты встретил своего знакомого, который не видел меня несколько лет. Знакомый подмигнул тебе.
— А я недавно видел тебя с какой-то молодой, белокурой девицей, — сказал твой знакомый, а она – ничего.
Узнав, что это была я, он присвистнул, а ты увидел себя со стороны. Оказывается: кто-то может принять меня не за твою дочь, а за любовницу. Тебе стало неловко.

Я помню, как мы втроем — ты, мама и я — улетали навсегда в Америку. Это был девяностый год. Мы везли с собой твою скрипку и гитару. Гитара для таможенника в Шереметьево интереса не представляла, а скрипку он к вывозу запретил. Я уговаривала, плакала, рыдала, умоляя таможенника не лишать тебя куска хлеба и твоей жизни. Но он не сдавался. Ты стоял с лицом белого цвета и молчал, а потом сказал мне:
— Не надо, дочь, пойдем.
И мы ушли на посадку. Эту скрипку вскоре привезли мои друзья.

А потом, когда 28 июля 1997-го года тебя не стало, дека твоей скрипки раскололась пополам. Она умерла вместе с тобой. Тебе было всего 63.

А потом, два года спустя, ты вернулся. В моем сне. Но я знаю, что это был не сон. Мы стояли с тобой рядом, на сцене, с двумя гитарами, и ты аккомпанировал мне песню, которую я только что написала и исполняла впервые. В этом «сне-несне» я допела, зал зааплодировал, я представила зрителям тебя, моего папу, Коренного Николая Кирилловича, и выскочила из сна. Я успела записать на листке бумаги слова этой песни. Я уверена, что их продиктовал мне ты.

Я ПОМНЮ

Я помню то, чего забыть нельзя:
Из шёлка парашютного наряды,
Игрушки как трофейные награды
И подрывающиеся на них друзья.

Застывший крик. Победное "Ура!"
Из поезда бросающихся женщин
И мать, перешивающую вещи
И превращающую платься в свитера.

Я помню то, чего не знала я:
Альбом из отпечатков губ помадных
И утреннюю синюю прохладу,
И в море немигающий маяк.

Я помню свадьбу матери с отцом
В гостинице, на темном полустанке,
Борщ в котелке, вино в стеклянной банке,
Их, без венца стоявших под венцом.

Потом — вагон, и в тамбуре кляня
Того, кто с ней хотел упасть на рельсы,
И этот рейс мог стать последним рейсом,
А мать, вот-вот, должна родить меня.

Потом октябрь пел, листьями шурша,
И мать с отцом на сцене в жизнь играли,
Ребенка пеленали на рояле,
Поскольку не было ни дома, ни гроша.

И в самолете — возвращение назад,
По трапу — папа, уходящий в небо,
И с водкою стакан, накрытый хлебом,
И словно онемевшие друзья.

Потом — любовь, непрочная, как нить,
Тел перекрестья, вздувшиеся вены,
И больше нет понятия измены,
Поскольку ничего не изменить.

Но всё сильнее каждого любя
И времени не замечая ход,
Жизнь проживаю в темноте суббот
И кажется: я помню не себя.

Песня "Я помню"(аудио)