В славном городе Воронеж
был рождён цветущим маем
фраерок интеллигентный,
юморист, шутник, гурман.
Он в Нью-Йорке оказался
за решёткою тюремной,
где не каждый из сидящих
может написать роман.
В этом нехорошем месте,
с контингентом, в общем, стрёмным,
(от парней, что не при деле,
до – нарушивших закон),
он беседовал любезно,
как учёный, как филолог,
понял он, что он – писатель,
что владеет языком.
Он умеет виртуозно
изъясняться, блядь, по-русски,
он ведёт эфир погодный
и концерт, и фестиваль.
Только ФБРу – пофиг,
ворвалось оно, как Гитлер,
на рассвете, и сказало:
«Хэндэ хок» и «руссиш швайль».
— Я не руссиш, я евреиш, —
Он ответил им спросонья
и собрал друзей и даже
дал в газеты интервью.
Жалко, не было в тот вечер
господина прокурора,
кандидата в президенты,
Криса Кристи… мать твою.
Прокурор четыре года
присудил собственноручно,
и в тюрьме, для негров письма
на английском Лев писал,
а затем, в библиотеке,
от руки строчил по-русски
и тихонько на свободу
строки те передавал.
И сажали его в карцер,
и грозили срок добавить,
и семье его устроить
Пакистан и тихий ад,
но не сдался, не сломался,
не боялся заключённый
номер два четыре девять
семь два ноль (дэш) пятьдесят.
Всё равно, он любит театр
и артистов, и культуру,
всё равно, он травит байки,
крэйзи рашн фанни бой.
У него на днях рожденья
образовывались семьи,
перед мягким брачным ложем
отъедаясь на убой.
Не забудет ни Воронеж,
ни другие континенты,
ни казённый дом «Форт Дикса»,
ни "безбашенный" Нью-Йорк,
как на нарах с дядей Сэмом
он писал своё творенье,
а тому, кто позабудет,
век свободы не видать.