МОИ МУЖЧИНЫ мини-роман с продолжением

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Я худела для Сережки,
Поправлялась я для Вилли.
Нацепила вдруг сережки —
Подарил их мне Василий.

Я прикинулась блондинкой,
Чтобы нравиться Валерке,
А заметила сединку
Я, когда рассталась с Геркой.

Для чего был нужен Славка,
Хоть убейте, я не знаю.
У него детей по лавкам,
Словно зайцев у Мазая.

Ярко красилась для Джона,

С флейтой он ходил по сёлам.
А с Виталием — пижоном,
На год стала новосёлом.

Тоже, вроде, непонятно,
Для чего он был мне нужен.
Витька, тот неоднократно
Без пяти моим был мужем.

Он сначала торопился,
План продумывал до даты.
Он, не то, чтобы напился,
Он всегда чуть-чуть поддатый.

Витька забывал про свадьбу.
Глаз продрал, а свадьбы нету.
Серж любил свою усадьбу
И дымок от сигареты.

Я пила, чтоб меньше Мишке
Доставалось алкоголя.
Борька закрутил интрижку
С той, с которой начал в школе.

Я курить бросала с Петей.
С Ромкой просто просчиталась.
С Лешкой появились дети —
Всё, что от него осталось.

Всех, конечно, не упомнить,
Да и нет на то причины.
Написать теперь бы повесть:
"Как вы там, мои мужчины?"

Вилли с женщиной — худышкой
Лет пятнадцать проживает.
Борька, как крутил интрижку,
Так и нынче продолжает.

У Сережки баба — штучка,
Взглянет раз — Сережки нету.
Герка, что довел до ручки,
Выпускает стенгазету.

Ваську, что дарил сережки,
Поэтэсса приручила.
Джон играет на гармошке,
Раз на флейте не случилось.

Спит с шатенкою Валерка.
Славка — в детях и кастрюлях.
Витька крутит с пионеркой
В поездах и вестибюлях.

Серж продал усадьбу с домом
Прям Виталию — пижону.
Петя курит у роддома,
Где рожают чьи-то жены.

Лешка любит птиц и кошек.
Ромку укусил тарантул.
Мишка, тот звезда киношек,
Пьет, собака, но талантлив.

Я теперь в нормальном весе,
Ничего пока коленка,
И мужчины в интересе
Смотрят на меня — шатенку.

Я почти что идеальна,
Лишь немного дальнозорка.
По шкале, по пятибальной
Ставлю я себе пятерку.

Память чемоданом полным
К тем уносит временам,
Где я всех пока что помню
По телам и именам.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Завершила я со списком,
И без видимых причин
Стали приходить записки
От обиженных мужчин.

От Бориса-незнакомца.
Мы не виделись в глаза.
Пишет он: "Ну, как же, солнце,
У меня пошла слеза".

Я не буду голословной —
То, что пишет ветеран,
Процитирую дословно.
Снизу подпись: "Туберман".

"Прочитал стихотворенье,
На глазах застыли слезы,
В сердце выросло волненье,
А в мозгу гремели грозы.

И за что пренебреженье?
Что ж я натворил такого?
Прочитал стихотворенье —
Про Бориса там ни слова".

Клевету не принимаю.
Прочитайте снова, плиз.
Борька, как я понимаю, —
Это то же, что Борис.

Были и другого толка
Письма гневные родне:
— Здесь какая-то наколка,
Нет ни слова обо мне.

— Где, мол, я? Несправедливо —
Славку помнить, меня — нет.
Я, не то, чтобы пуглива
В свои восемьдесят лет.

Нет, шучу, конечно, меньше.
Я решила, словно штрих,
С точки зрения всех женщин
Вспомнить каждого из них.

Понимаю: их немало,
Просто память коротка.
Я бумажки отыскала,
И поехала башка.

Ну, судите сами, братцы,
Кто тут скажет: где канон?
Если первые пятнадцать —
Только первый эшелон.

Во втором был Крис-художник,
Весь влюбленный в свой пейзаж.
Юрка, тот вообще, безбожник,
В голове сплошная блажь.

Я боролась за Антона,
Он в балете выступал.
Толик был из баритонов,
Он Антону в морду дал.

Я Шекспира полюбила,
Встретив Женьку в первый раз.
Питера сперва отбрила,
Но он страстно любит джаз.

Била я посуду с Гогой,
В доме был истошный вой.
Но ему прощаю много —
Он — муж первый, черновой.

Кто спокоен — это Алик,
Он пожар умел тушить.
Ванька каждый вечер — шкалик,
И решает: "Быть — не быть"

Леонид, он без заскоков,
Что шевелится — берёт
С юга, севера, востока,
Дни и ночи напролет.

Месяц провела с Захаром,
У которого семья.
Стало ясно: мы не пара.
Растворилась тихо я.

Пунктуальный немец Людвиг
Отдавал при встрече честь.
Он готовил супер-блюда
Из всего, что в доме есть.

Он теперь шеф-повар в Ницце,
Тож не слабые места.
Гоге по ночам не спится,
Видно, совесть нечиста,

Говорят, завод построил.
Женька — тот шекспировед.
Сыновей у Юрки трое
И безбрачия обет.

Питер, он профессор джаза.
Крис рисует и не пьет.
Толик продает алмазы
И в антракте хор дерёт…

Жёны бросили Захара
И подчистили счета.
Ванька обновляет тару,
В общем, снова нищета.

Алик потушил пожары,
Путешествует один,
А всегда любил на шару —
Обаятельный блондин.

Вспомнила еще двенадцать,
Список сильно упрощен.
Если очень постараться,
Могут вспомниться еще.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Подсказали те, кто помнят:
Валька — кинорежиссер,
Больше не снимает порно,
Расширяет кругозор.

Раньше Валька пил нещадно,
Ох, издержки ремесла.
Макс влюбился беспощадно,
До меня был, как скала.

Он — гроза мотоциклистов,
Уважаем в их кругу.
Тим и Том — два гитариста.
Дмитрий — вечно на бегу,

Но со мною задержался —
Десять лет иль два по пять.
Игорек в судах сражался,
Чтоб ни пяди не отдать.

Он теперь живет в Нью-Йорке,
Гарри кличут здесь его.
Изучил закон до корки,
Не пропустит ничего.

Гитаристы, те, что братья,
Гастролируют весь год.
Генка юбки шьет и платья,
Лет пятнадцать, как не пьет.

Сашка — врач-хирург из Тулы.
Костя — крупный бизнесмен.
Алекс смешивал микстуры
И заядлый был яхтсмен.

Сашка так врачом остался.
Костя — в бизнес ни ногой:
С жизнью чуть не распрощался,
Он теперь совсем другой.

Алекс утонул на яхте,
Но его потом спасли.
Он кричал: "Меня оставьте,
Мне милее корабли!"

Может, лучше б не спасали..
Но ему оно видней.
Марик — весь в борще и сале,
А жена — борща вкусней.

Не случилось жить с Давидом,
Но талантом зацепил.
А Егор с таким был видом,
Словно шайбу проглотил.

Не в ладах Егор со спортом,
Он для спорта — антипод.
Дональд — мастер натюрморта,
Жаль, что Дональд был не тот.

Май улыбкой взял и слогом,
Имя — тоже ничего.
Был Олег чрезмерно строгим,
Ник — сплошное баловство.

Он заведует сберкассой
Сто-квартирного села.
Май следит за тем, чтоб трасса
Гладко выбритой была.

Вячеслав — большой газетчик,
Пишет крепкие статьи.
А ведь был нескладный в речи,
Взгляд, как будто, в забытьи.

Я с Русланом рисовала,
Он художества любил.
Джону женщин было мало,
Так он мне и говорил.

Джон-второй остепенился,
Он по-нашему — Иван.
А Руслан, бедняжка, спился.
И Дениска вечно пьян.

Мы знакомы с ним с пеленок,
Вместе бегали на пляж.
Он — такой большой ребенок,
В бане делает массаж.

До конца дошла я списка
В заполнении пустот.
Вновь посыпались записки:
"До меня был тот идиот?"

"Говорила, что ты с Сашкой
Не имела ничего".
"Как могла, со старикашкой
Отмечать ты Рождество?"

Кто-то вспомнил еще пару
Повторяемых имен.
Костя-два хватал гитару
И с романсом — под балкон.

Он не нравился соседу,
Очень строгим был сосед.
Женька-два стал домоседом.
В прошлом он — востоковед.

Я сбиваюсь вновь со счёта,
Всё пишу, а дни летят.
Всем поставлены зачеты,
Тоже цифра — пятьдесят.

Если кто-то без причины
В эту не попал статью,
Вы простите мне, мужчины,
Память девичью мою.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Я давно живу в Нью-Йорке,
Годы пулею свистят,
В головной моей подкорке
Есть еще штук пятьдесят.

Я попробую их вспомнить,
Даже самых никаких,
Коль не потяну на повесть,
То хотя бы будет стих.

И роман в стихах — не шутка.
Замахнулась — надо бить.
Жизнь не терпит промежутка,
Жизнь — она сплошная нить.

В этой нити узелками,
По порядку, день за днем,
Прямо тут, под облаками
Как-то быстро мы живем.

Да, бывает вспомнить трудно,
Раз внушительный багаж.
Капитан большого судна
Должен знать свой экипаж.

Помогает мне подруга,
Это мой надежный тыл.
Вместе со своим супругом
Вспоминает всех, кто был.

Память у нее конкретна,
Хоть не помнит имена,
Темы нет у нас запретной
Ни в какие времена.

То она мне подсказала
Про Сережку номер два,
Он начальник был вокзала,
Позже — города глава.

Он катал меня на "Волге"
С Мерседесовским движком,
Публикуя в "Комсомолке"
Фельетоны со стишком.

Был другой поэт — зануда,
Водку пил и горький эль,
Круглый год страдал простудой,
Звали просто — Рафаэль.

Он читал стихи ночами,
Доводя меня до слез,
Канделябры со свечами
Приносил, когда тверёз.

Я влюблялась не однажды,
Ведь любовь, известно, зла.
Далеко из них не каждый
Был на уровне козла.

Вовчик — тих и обучаем,
Молодой и чист душой,
Я его поила чаем,
Мне с ним было хорошо.

Говорят, он в Парагвае
В доме с птицами живет,
В нем народ души не чает,
Парагвайский весь народ.

После Вовчика — болгарин,
Я в Софии не была,
Любомир был лучезарен,
Словно ручка санузла.

Он по ящику вещает
На болгарском языке.
Приходил ко мне с вещами,
Не как Гришка, налегке.

А за ним — еще болгарин,
Зоран, парень хоть куда,
Он командовал полками,
Говорил всем: "Господа".

Муштровал семью и школу,
Обучался там сынок.
По весне пришел Микола
С парой длинных стройных ног.

Запевал Микола громко,
Будоражил всё село.
Я промчалась незнакомкой.
Было первое число.

Первомай, шары, цветочки,
Сарафаны, канапе.
С Брюсом я дошла до точки,
Повстречав его в купе.

Про судьбу его не знаю,
Тут мне нечего сказать.
Иностранцев уважаю,
Такта им не занимать.

Шаловливым оказался
Патрик, черный, как смола.
Он всё время извинялся,
Выходя из-за стола.

Лев Иваныч — ресторатор,
Он, полтинник разменяв,
Баню полюбил с развратом,
Но разврат был без меня.

До него — красавец Лёва,
Плавал Лёва стилем кроль.
С ним в постели было клево,
Вне постели — полный ноль.

Миша-два, он вне постели —
Ловелас и сердцеед,
Но в красивом этом теле
Ни на йоту страсти нет.

Был еще один Валерка,
Он ни в чем ни в зуб ногой.
Перед ним закрыла дверку,
Увидав его с другой.

Если я не ошибаюсь,
Шесть десятков да плюс три,
Нету ни конца, ни края,
Вам, мои богатыри.

Продолженье обещаю,
Всех припомню, не тая.
Но душою ощущаю:
Выгонит меня семья.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Поспала, проснулась свежей,
Вспомнила еще пяток.
Герман, тот звезда манежа,
Записал мой адресок

И примчался рано утром,
Прям из стойла взяв коня.
Был настойчивым и мудрым.
Чем порадовал меня.

Я с конем не подружилась,
Грубым оказался конь.
С Леонардом закружила,
Он в постели был огонь.

Севка, тот изобретатель,
Он для ванной выпускал
Мыльницы, щёткодержатель
И крепленья для зеркал.

Эрик страшно креативен,
В том числе, и в болтовне.
Устоять при всём активе
Очень сложно было мне.

А художник в центре зала
Мне представился: "Альберт"
Я тогда ему сказала:
"Привлекательный мольберт".

Он с меня писал портреты,
Для меня писал стихи.
Лев умел хранить секреты,
Знал про все мои грехи.

Стала бегать по утрам я —
Так хотел тогда Вадим,
Но ревнивец начал травлю,
Осознав, что не один.

Никакого эксклюзива
Не давала я ему.
Яков тоже был ревнивым
И жестоким потому.

Не могла понять причину,
Что не нравится Илье,
Я терпела и щетину,
И помаду на белье.

Ярко-красную помаду,
Ну, не мой, представьте, цвет.
Надоела клоунада.
Появился Ингвар — швед.

Нет причины у мужчины,
У мужчины есть инстинкт:
И взобраться на вершину,
И никто чтоб не настиг.

Шведы от вершин далёко,
Грубоваты, не тонки.
Вовка-два был без намека,
Без намека на мозги.

Я не сразу разглядела
Ту трагическую грань.
Прогнала его от тела
Прямо в зиму, прямо в рань.

Были пара безымянных,
Назовем их "раз" и "два".
"Раз" концертом фортепианным
И разгулом мастерства

Доводил меня до ручки,
В смысле, громким был концерт.
"Два" умел такие штучки
Вытворять. Он был доцент,

Психологии учился,
А потом учил других.
Он настолько изловчился
В отношениях людских,

Что совсем забыл о сексе
И о женщинах забыл.
Помнил об одном рефлексе —
Пищевом. И этим жил.

Был еще невнятный с виду,
Перекрашенный блондин,
Его звали Леонидом.
Он — директор был картин.

Обещал мне лимузины
И Бразильский карнавал.
Только вот с супругой Зиной
Это не согласовал.

Зина долго мне звонила,
Выясняла, кто я есть.
И угрозами давила,
И включала тонко лесть.

Не дождавшись лимузина
И плевав на карнавал,
И на мужа грозной Зины,
Я ушла на сеновал.

Было лето. Дом. Курятник.
Вспоминать мне нелегко.
Васька. Сено. Мягкий ватник
И парное молоко.

Он схватил меня на руки.
Я сказать успела: "Ах".
Он потом страдал в разлуке,
Про любовь писал в стихах.

На тетрадочке в линейку:
"Без тебя мне, мол, не жить".
Я присела на скамейку,
Чтобы ближе к Лешке быть.

С ним я только целовалась.
Это был десятый класс.
Я тогда еще смущалась.
Засекла химичка нас.

Осень. Боты из резины.
Помню те еще рубли.
Пахло луком и бензином.
Это были "Жигули".

Не случилося почина,
Заскрипел карданный вал.
Больше ни один мужчина
За рубли не предлагал.

Впрочем, как и за валюту.
Это — личный мой рекорд.
Нет, один привел в каюту,
Но я прыгнула за борт.

Летчик был, не истребитель,
Он на Боингах летал.
Его звали дядей Витей,
Он в руках держал штурвал.

И меня сажал он в кресло,
Словно я — второй пилот.
Это было интересно,
Но недолгим был полет.

Я сошла тогда по трапу,
А меня встречал другой.
Я сказала: "Это папа"
И пилоту вслед — рукой.

Тут уж вспоминать сложнее,
Подключила Витьку я.
Он всё помнит, он балдеет.
Я — почти его семья.

Он зовет меня"второю
Незаконною женой",
Задолюбал друзей он мною,
Своей главной, коренной.

Мы с ним вспомнили Владлена —
Из посольства чудака,
Собирал он гобелены
И бутылки коньяка.

Ярик вспомнился нам тоже —
Завсегдатай галерей.
Он намного был моложе
И настолько же — глупей.

Перечислив список вкратце,
Я воскликнула: "Ура!"
И последние пятнадцать,
Прям, стремглав из-под пера.

Среди них: Руслан, Сережа,
Саша, Горан и Матвей,
Ромка-два, Викентий, Гоша
И Пахом, и Патрикей.

Остин, Адам, Алехандро,
Луи, его друг Мигель —
Мы ныряли со скафандром,
Сели там втроем на мель.

Два канадца, югославы,
Был француз — не мой вассал.
Не вошли сюда все главы,
Цензор их повырезал.

Даже взял с меня расписку,
Что не буду вспоминать.
Он в моем конкретном списке
Насчитал сто двадцать пять.

Его имя не раскрою,
Хоть убейте, господа.
Лишь скажу — сейчас нас двое,
Он — мужчина, хоть куда.

Больше вспоминать не стану,
Не надейтесь, господа…
Жаль, что одному султану
Отказала я тогда.

Нет, не женское кокетство
Движет мною без причин.
Просто чисто из эстетства
Я ценю своих мужчин.

Видно, список я дополню,
Всех назвав по именам,
Но пока что многих помню,
По телам, а не делам.

Я, надеюсь, перегиба
Не увидит здесь родня.
Все свободны, всем спасибо,
Вы….. останьтесь у меня.