ПАПА

Мне папа ничего не говорил,
Он был сейчас, как прежде, молчаливым.
Протёр рукой запиленный винил
Тем вечером — прохладным и дождливым.

Поставил на вертушку тихий джаз —
Печального, минорного Колтрейна.
А я смотрела на его анфас
Красивый, словно экспонат музейный.

В стекло стучался дождь и листопад,
Там, за окном, всё просто и понятно.
А здесь, в окне, мне папу напрокат
На сутки выдали, ему потом — обратно.

Я так и представляла этот миг,
Когда смогу спросить его о многом.
Мой папа и еще простой дневник —
Вот, с кем легко в пространстве диалога.

Я думала: спрошу его о том,
Как он живет, что делает, чем дышит,
Как выглядит его незримый дом
И есть ли кто-то там, гораздо выше.

— А кто там, папа, есть? — спросила я его, —
А правду говорят, что там сады и море?
Как там встречают Новый год и Рождество?
И что там пишут мелом на заборе?

Он улыбался и опять молчал,
Я от волненья не могла остановиться.
Уткнулся в горизонт пустой причал,
И крикнула испуганная птица.

— А правда, папа, ты там не один,
И рядом те, кого ты знал и помнил?
Там, говорят, нет ни ветров, ни льдин.
Тут папа вдруг меня на руки поднял,

И я увидела снега и лес,
Весну и осень, пальмы, океаны,
И глубь морей, и широту небес,
И звезды, и высокие барханы.

Летела долго на его крыле
И не боялась высоты, хоть я — трусиха.
— Там, дочка, пустота. Всё — на земле.
Он дверь прикрыл. И стало очень тихо.

… В углу скрипел запиленный винил,
И папа ничего не говорил.