ПИЛИ ВОДКУ

Пили водку. Звучал Окуджава.
Плыл троллейбус под звуки винила.
Он сидел от неё где-то справа
и молчал, а она говорила
про детдом, про конфеты-липучки,
про казённые кофты из шерсти,
про пакет драгоценной шипучки.
Он ловил в каждом маленьком жесте
хоть намёк на девчонку-пацанку
из детдома под номером девять.
Нет, теперь в ней живёт парижанка,
в этой дивной, пленительной деве.
Он не ждал ни звонка, ни сюрприза,
он прошёл девять жизней привычно,
как-то тихо прошёл, без капризов,
но нечаянность встречи обычной
в наши дни… В этот город Калугу
друг позвал на свою годовщину.
За столом, метрах в трёх друг от друга —
просто женщина. Просто мужчина,
кто дарил ей когда-то шипучку
и пломбир покупал свеже-летний,
и сжимал ее детскую ручку,
как мужик десяти с лишним летний.
А потом на сто тысяч осколков
разлетелся детдомовский адрес.
Нет, она не жалела нисколько —
раскрывался приветливо атлас
на уютной французской столице —
домом стал самый центр Парижа,
перед нею мелькали страницы,
где она — на огромной афише —
манекенщица, дива, красотка,
эталон косметической фирмы,
всё своё: дом, водитель и лодка,
то рекламу снимает, то фильмы.
Муж — большой режиссер, дети, внуки,
сочиняет мелодии, вирши.
… Он увидел лицо её, руки,
смех её, он остался таким же
переливчатым, низким (нет краше),
из любимого звукоальбома.
Он не знал, как сказать ей: «Наташа,
это я, тот чудак из детдома».
Ясно же, что не вспомнит, не надо
бередить незашитые раны.
Как идёт ей губная помада,
на лице — ни морщин, ни изъяна.
… Здесь должна быть история века,
как Париж променяла Наташа
из огромной любви к человеку
на Калугу. И все репортажи
о событии этом заметном
заполняют собою страницы
черно-белых газет — с многоцветным —
там, где «пары» счастливые лица.
Но она, в разговоре о чём-то
повернула лицо и замолкла.
Он увидел девчоночью чёлку,
он смотрел, как скользила заколка,
как смотрела французская дама
Натали, как дышала неровно,
как сказала она: «Мелодрамы
быть должны в наше время бескровны».
Не моргая и выдержав взглядом
бесконечно огромную вечность,
откусила кусок шоколада
и слегка наиграла беспечность.
А чуть позже, в Париже манящем,
завертелась планида по кругу,
но она вспоминала всё чаще
юбилей и чужую Калугу,
и того, кто сидел где-то справа
и молчал, а она говорила.
Пили водку. Звучал Окуджава.
Плыл троллейбус под звуки винила.