РАСТРАТА

Какие уроки иногда подбрасывает жизнь. Сколько раз ты остаёшься на второй год, так и не выучив их. Каким-то образом доползаешь до выпускного и аттестата зрелости, иногда, круглым отличником, но этот, не пройденный урок, так и висит на тебе годами, а то, и десятилетиями. Ты давно уже взрослый и, вроде, опытный, но этот урок возвращается к тебе вновь и вновь, в других обличиях, с другими людьми и ситуациями, и ты снова его не сдаешь. Пока однажды что-то не щёлкнет внутри, пока не загорится какая-то лампочка. И вдруг, в одно мгновение, к тебе, как озарение, приходит единственно правильный ответ. Но ответить некому. Больше нет твоего учителя.

Мне одиннадцать лет. Я хочу быстрей вырасти – у меня есть цель. Чтобы ее достичь, надо быть взрослой. Пока мои ровесники мечтают стать космонавтами, балеринами и врачами, я отчетливо вижу себя продавщицей мороженого. Это ведь здорово: ты стоишь, такая, в киоске, в белом халате, почти доктор, улыбаешься. А чего тебе не улыбаться, когда ты делаешь то, что любишь? Тебе протягивают деньги, ты даешь сдачу и мороженое. Тебе говорят «спасибо», ты отвечаешь «на здоровье». Я же говорю, доктор. Все довольны. Все тебя любят. А раз так, то и тебе приятно отдавать радость и вкусность.

Нет такого ребенка, который не любит мороженое. Да, и нормальный взрослый не может не любить то, что так вкусно тает во рту. Я хочу, чтобы доступ к мороженому был у меня всегда и неограниченно. Такое возможно только, если ты продаёшь его сама. Я уже вижу себя владелицей несметных сокровищ внутри киоска с мороженым. Даже велосипед, который я хочу целый месяц, отходит на второй план.

Мечта становится еще мечтее, когда мама говорит, что после войны бабушка продавала мороженое. Вот же она, та самая династия, о которой кричат с экранов телевизоров. Я буду продолжать нашу династию. Почему бабушка больше не продает мороженое, а работает портнихой в ателье, я не понимаю. Как можно променять лучшее на худшее?

И вдруг, в одну минуту, мне становится стыдно за свою мечту. Тогда я впервые слышу слово «растрата». Нет, я и раньше слышала это воровское, тюремное слово. Вместе с ним обычно произносили: «Проворовался». Я помню, как нашего соседа по двору, хмурого дядьку с огромным животом, заведующего продовольственным магазином, посадили за растрату. Бабульки на лавочке шептались, что так ему и надо, мол, был он жадным, никогда никому не помогал. Нас, детей, он гонял и шипел «брысь», словно уличным котам. Я и предположить не могла, что растрата коснулась когда-то и моей семьи, в которой никто не умел зарабатывать деньги и, тем более, никто не понимал, как можно обманывать.

Год спустя, когда я уже достала всех своей мечтой работать продавщицей мороженого, мама рассказала нашу семейную историю. Мамину маму, мою бабушку, жену кадрового офицера Черноморского флота, вскоре после окончания войны, уволили с работы. За недостачу. Портниха по специальности, с «золотыми руками», как говорили у нас во дворе, бабушка творила чудеса. Она шила стильную, красивую одежду. Во время войны тканью служил парашютный шелк. Это был стратегически важный материал, наравне с нейлоном, шерстью и кожей. Подобранные упавшие парашюты в руках умелых мастеров превращались в изысканные наряды и нижнее белье для модниц. Бабушка умела шить и то, и другое. Кто-то приносил для пошива свой шелк, неведомо, каким путем добытый, а дедушке как офицеру парашютный шелк выдавали. От клиентов у бабушки не было отбоя. За работу она брала копейки и всегда уступала тем, кто торговался. Из этого парашютного шелка бабушка шила платья и своим троим дочкам. Когда началась война, старшей из них, моей тете, было одиннадцать, столько, сколько мне, когда родилась моя мечта: стать продавщицей мороженого. Три сестры, включая мою маму, были одеты, словно куколки, благодаря «золотым рукам» бабушки. Потом бабушка шила роскошные платья и для меня.

А тогда, после войны, средств не хватало и, бабушка устроилась еще на одну работу – продавщицей мороженого. В те годы оно отпускалось на вес из больших металлических бочек. Рядом всегда толпились малыши. У многих не было родителей. Они собирали последние копейки, чтобы купить мороженое. Бабушке было нестерпимо жалко этих несчастных детей и, она взвешивала им больше положенной порции, а иногда и вовсе не брала денег. «На здоровье», — говорила она с улыбкой и протягивала мороженое.

Нетрудно догадаться, что в этой должности продержалась бабушка недолго – через пару месяцев начальница обнаружила крупную недостачу. Бабушка даже не плакала. Она просто недоумевала: как можно не накормить детей, которые ничего хорошего в этой жизни не видели? Не посадили бабушку чудом. Узнав обо всем, дедушка ничего не сказал. Он отправился к кому-то важному и заплатил недостающие деньги. Бабушку оставили в покое. За ее спиной даже не шептались. А если бы и шептались, всё равно, никто бы не поверил, что она могла присвоить чьи-то деньги.

Мама рассказала эту историю, и мне стало стыдно за свою мечту. Но я никому не могла в этом признаться. Мне было стыдно признаться, что мне стыдно. Я мечтала быть продавщицей мороженого только, чтобы наедаться им самой. Да, в белом халате, да, «спасибо» и «на здоровье», но, все же, только для себя самой. Я была уверена, что этим недосягаемым тётенькам-продавщицам мороженое полагается бесплатно. Я тогда не знала, что растрата бывает не только от того, что «проворовался».

Наверное, тогда я вернулась к мечте-велосипеду. Или, может, придумала новую мечту, которой, так или иначе, больше нет. Как нет и моей бабушки. Но остался урок. Только я так до сих пор и не знаю, пройден он или нет. Сдать-то его больше некому.