Тарахтели колёса морзянкой, вилял состав,
мы сидели в купе вагонном лицом к лицу
и, когда, наконец, от безмолвных упрёков устав,
я, скрывая внезапно возникшую хрипотцу,
вдруг сказала, что ухожу от тебя сейчас,
что неважно, сколько мы вместе счастливых лет,
лучше бросить, пока огонь ещё не погас,
это значит, что кто-то другой укутает в плед.
Я сказала, что не возвращаюсь туда, где лёд,
нет страшнее, чем быть ненужной, когда жива,
а к тебе обязательно снова любовь придёт,
просто наш машинист израсходовал все дрова.
Ты смотрел на меня так, как будто схожу с ума,
ты молчал. Да и что тут скажешь, когда беда?
Я тогда, если честно, всё понимала сама.
Нотным станом мелькали за окнами провода.
— Ты молчишь? Неужели не можешь сказать "люблю"?
Неужели тебе всё равно, что со мной сейчас?
Проводница вошла, прохрипела: "Постель – по рублю".
И уставилась за окно, словно больше ей не до нас.
Да какая постель, когда жизнь летит под откос?
Уходи, дверь закрой и оставь нас в купе одних.
Я опять задала всё тот же, пустой, вопрос:
— Как ты можешь молчать? Мы с тобою – страна глухих?
Проводница стояла. Я говорила. Гремел состав.
Чай плескался, в горячей волне отражая рассвет.
— Ясно, что ж, я тогда ухожу, — сказала, привстав,
и залезла на верхнюю, равнодушная, как сосед.
Ты достал из кармана рубли, заплатил за постель
и сказал: "Я немного устал от твоих номеров,
когда что-то появится важное из новостей,
дай мне знать. Я пока – к машинисту… подбросить дров".