Дом у нас обыкновенный. Простая американская высотка. Ну, может, чуть лучше простой, потому что у нас никогда не пропадали старушки. У нас, вообще, никто и ничто не пропадает. Даже случайно выпавшие из кармана денежные купюры рано или поздно возвращаются к своему хозяину. Здесь приличная публика. Все знакомы друг с другом. Здороваются, улыбаются, интересуются, как дела. Пока лифт бесшумно скользит вверх-вниз по вертикальной шахте, они успевают рассказать о своем катании на лыжах в Швейцарских Альпах или о нырянии с аквалангами в обществе новозеландских черепах. Слушатели включаются сразу и с энтузиазмом, будто где-то в черепной коробке у них загорается кнопочка с надписью «интересно». Им интересно всё. За короткую поездку в лифте они успевают не только жадно впитать в себя подробности рассказа, но и положить в карман визитку с номером телефона «лучшего» агента бюро путешествий, потому что «вам туда обязательно надо съездить». В тот же день они позвонят «лучшему» агенту и запланируют поездку на будущий год.
Жители нашего дома, выходя из лифта, прощаются. После них остаётся приятный шлейф лёгкого парфюма. Такой же, едва уловимый, тонкий аромат влетает вслед за ними в лифт, когда они, разгорячённые, едут наверх из подвального этажа. Там у нас спортзал и бассейн. Наши жильцы, вне зависимости от пола, мужественно вышагивают километры на беговых дорожках, качают пресс, колотят боксёрскую грушу, приседают с гирями в руках и плавают со скоростью уставшего тюленя. Средний возраст жильцов нашего дома значительно снизился за последний год и достиг своего самого низкого показателя за минувшую декаду – юбилейной цифры восемьдесят. Наш сосед по этажу, улыбчивый, бодрый Ленни, делает всё возможное, чтобы эта планка не опустилась ещё ниже. Ему – девяноста шесть. На вид –не больше семидесяти. Ленни ежедневно занимается в спортзале и плавает. Когда мы с мужем, тоже не самые юные создания, въезжали сюда, Ленни радостно воскликнул: «Наконец-то, у нас появилась молодёжь».
Нам, «молодёжи», здесь всё нравится. Нас вполне устраивает, что в доме не гремит музыка и не сотрясаются стены от тяжелого рока, здесь никто (представляете?), никто не плюет с балкона и не швыряет на головы пешеходам бычки. Тем не менее, несмотря на всё ещё высокую продолжительность жизни, среди обитателей нашего дома попадаются экземпляры с большим стажем курения табачного змия. Они досиживают свои дни в комфортабельных электро-креслах на колёсах с удобно расположенным под ногами отсеком для кислородных баллонов. Из карманов их халатов, как бы извиняясь, выглядывает сконфуженная мятая пачка сигарет.
Дом у нас – не небоскрёб, до этого звания он не дотянул каких-то двадцати метров, но достаточно высокий. В нем тридцать пять этажей. Работники различных служб нашего дома сами не увольняются, и никто их не увольняет. Не за что. Они всё делают хорошо. Чтобы кого-то уволили, надо совершить нечто ужасное. Но никто не совершает. Работать здесь считается престижным. Судя по их улыбкам и желанию помочь, их всё устраивает. К слову о пропавшей старушке, уборщики говорят, что ни в одном подсобном помещении её не видели.
На первом этаже нашего дома днём дежурит швейцар. Его зовут Карлос. Он – хозяин своего места. Карлос – это сочетание доброжелательности и достоинства. Он ни перед кем не заискивает и в то же время видно, что он выполняет свою работу с удовольствием. Его работа заключается в том, чтобы открывать и закрывать двери, помогать выходить из машин и, соответственно, садиться в них. Улыбаться в его обязанности не входит, но он улыбается. Просто так, от души. Каждому входящему и выходящему. В самые холодные месяцы – тоже. Кто-то скажет, мол, легко улыбаться на морозе, если у тебя над головой горячий обогреватель. Да, это правда. Обогреватель у него есть и, наверное, поэтому улыбаться легко, но, опять же, не обязательно. А он улыбается. Швейцар знает в лицо всех живущих в доме. Каждая, открытая им дверь чьей-то машины, означает плюс один доллар. Его рука никогда не ошибается. Она поднимается на точную, вплоть до сантиметра, высоту, чтобы жестом иллюзиониста взять чаевые из руки дающего. Карлос тоже уверен, что старушка сегодня из здания не выходила.
Обычно, когда она выходит, то просит швейцара вызвать ей из гаража машину. Ей не надо называть свой номер. Все знают её место, и в течение минуты машина приезжает. Старушка – самый уважаемый и известный водитель в доме. В прошлом году ей исполнилось девяносто. Она сама отправилась в автоинспекцию и сказала, что хочет сдать добровольный экзамен по вождению (это с полувековым стажем водителя!), т.е. проверить свою способность управлять машиной, особенно, в непредвиденных ситуациях. Нередки случаи, когда пожилые люди устраивают аварии, перепутав педали тормоза и газа. Старушка хотела быть уверенной на все свои девяносто лет, что она, наравне с молодыми, имеет право садиться за руль. В автоинспекции она всех очаровала, и кто-то позвонил на телевидение. Ни о чём не подозревая, в назначенный день старушка приехала сдавать экзамен по вождению и проходить тест на зрение, а там – сюрприз: её ждут центральные и международные газеты, радио и телевидение. И все – с надувными шариками. Снимали старушку целый день, делали по несколько дублей. Она с удовольствием входила и выходила из машины, улыбалась, разворачивалась на узких дорогах и парковала своё новомодное авто в таких маленьких местах, что туда и мотоцикл втиснет не каждый. Обычно вход и выход из машины даётся ей с трудом, но тут она порхала бабочкой, вспомнив, как в молодости снималась в кино. Ну, и что, что в массовке? Сдав экзамен по вождению на «отлично» и получив грамоту с новыми правами, старушка в один миг стала знаменитостью. Её показывали по всем каналам. Несколько месяцев под домом дежурили жадные до событий журналисты. Они брали интервью у швейцара Карлоса, чем, кстати, он до сих пор гордится. Нынче страсти улеглись – нет, как говорится, информационного повода, но изредка тот или иной телевизионщик приедет проверить, жива ли старушка и водит ли, по-прежнему, машину. Он убеждается, что водит она гораздо лучше, чем ходит.
Если бы сегодня она выезжала из дома, то её машины не было бы на месте. Но автомобиль стоит лицом вперёд, как вчера и поставил его работник гаража. Старушке так удобнее на случай, если она захочет выехать самостоятельно.
Внутри нашего здания, напротив входа, сидит консьерж. Перед ним на длинном столе расставлены мониторы. Они в прямом эфире показывают насыщенную жизнь всех шести лифтов, выход в гараж, фойе с входной дверью и другие помещения. Консьерж говорит, что старушку сегодня не видел. Камеры тоже её не видели. Даже, если бы старушка вдруг потеряла ориентацию в пространстве и вышла из дома, то уж что-что, но камеры зафиксировали бы этот факт. Они ведут запись постоянно, можно отмотать назад на целую неделю. Да, и у старушки ориентация есть. Только её самой нигде нет.
Тревогу забили подруги, когда она не появилась в, так называемой, «социальной комнате». Там вдоль стен расположены мягкие диваны, а над ними – большие стеллажи с книгами. Каждый может взять понравившуюся. Примечательно, что «источники знаний» никто не «зачитывает», их не только возвращают на место, но приносят в социальную комнату и свои книги. В этой же комнате стоят столы для любителей карточных игр. В нашем доме есть несколько сколоченных компаний игроков. У каждой из этих компаний своё расписание. Сегодня среда. Это означает, что сегодня, в шесть вечера, подруги играют в покер. За последние десять лет никто из них это правило не нарушал. А редкие случаи отправки в больницу по скорой кого-то из них (от этого никто не застрахован), заканчивались скорейшим выздоровлением, лишь бы успеть к среде. Подружек четверо. Они считают, что для покера у них полный комплект. Как десять лет назад они решили, что будут играть вчетвером, так никого больше в свою компанию не берут.
Когда и к половине седьмого всегда пунктуальной старушки всё ещё не было, а карточная колода так и подпрыгивала от нетерпения, три дамы отправились к ней домой, на двадцать восьмой этаж. Они вышли из лифта, подошли к квартире с надписью «28А» и остановились. Почему-то никто из них сразу не потянулся к звонку. Через неловкую паузу, все трое одновременно нажали на кнопку. За дверью заиграл «марш Мендельсона». Они аж вздрогнули – никак не могут привыкнуть к тому, что это звонок. Дело в том, что старушка идёт в ногу с современными технологиями. Она владеет компьютером и переписывается в Фейсбуке с друзьями юности. Увы, до столь почтенного возраста дожили не многие, и с каждым годом их группа становится всё малочисленнее. Когда, несколько лет назад, появилась мода на электронные звонки с различной музыкой, старушка поставила себе свадебный марш и пошутила:
– Может, жениха приманю.
Женщина она свободная. Имеет право. В нашем доме, между прочим, одна пара недавно отметила пятилетие совместной жизни. Оба когда-то остались без своих многолетних супругов. Однажды, во время собрания жильцов кооператива, они разговорились. Нашли много общих тем. Совпало чувство юмора. Он пригласил её в ресторан. Она согласилась. Потом заангажировал к себе домой. Она вновь ответила согласием. Разница в возрасте у них небольшая, ей восемьдесят два, ему на год больше. Теперь они её квартиру сдают, а сами живут у него. Как молодожёны. Душа в душу.
Старушка тоже пережила мужа. Это случилось внезапно, одиннадцать лет назад. Сердце. И всё. Джона не стало в одну секунду. Она отказывалась верить в то, что можно вот так, просто, выйти в магазин за хлебом, сказав «я – скоро», упасть возле дома и больше никогда не вернуться. Она не могла понять, как за все годы своего отсутствия он не послал ей ни одного знака, ни единого сигнала, ни разу не дал ей почувствовать, что помнит её, что она, в конце концов, была в его жизни. Была кем-то важным. Они прожили вместе сорок лет. А он ни разу не пришел в её сон, никогда не зазвучал хоть одной похожей интонацией в чьём-то голосе, не шевельнул ни одну, самую тоненькую, занавеску в их доме, не нагрел за ночь своим дыханием подушку, на которой когда-то спал, не дотронулся лёгким дуновением ветра до её плеча, не шепнул еле слышно, одними гласными: «Я люблю тебя», как он делал это на протяжении всех их счастливых лет. Иногда она обращается к его подушке и ждёт ответа, пусть даже не словами, а хоть каким-то присутствием. Но он всегда молчит. Молчание – это единственное плохое, что она может о нём сказать.
Постепенно старушка, всё же, справилась с горем и снова стала общаться с подругами. Дама она миловидная, к себе располагает. Вокруг её голубых глаз в разные стороны разбегаются солнечные лучики, на затылке – собранные в свободный пучок светло-русые волосы, губы всегда аккуратно подкрашены неяркой помадой. Даже за почтой она не спускается без помады. Не говоря уже о том, что никакого халата – элегантное домашнее платье. Вместо тапочек – туфельки на невысоком каблучке. Старушка говорит, что не хочет упустить ни единого шанса.
– А вдруг, какой-нибудь интересный мужчина окажется со мной в лифте, а на мне тапки с помпонами. Я же сгорю со стыда. А так, я во всеоружии.
Конечно, у старушки есть имя – Джулия, но по имени её никто не называет. Она и не сопротивляется. Кличку «старушка» она получила, когда была еще подростком. Во время войны, под первой же бомбёжкой Лондона, откуда она родом, Джулия в один момент потеряла обоих родителей. Ей было четырнадцать. Младшему брату – четыре. В тот день брат онемел. Раньше он говорил довольно бойко. Однажды Джулия пыталась надеть на него свитер. Брат крутился во все стороны и подпрыгивал. Джулия просила его постоять спокойно хоть минуту. Он не унимался. В итоге, она рассердилась и крикнула:
– Ты можешь успокоиться?
Вдруг брат, впервые за год молчания, отчетливо произнёс:
– Ты, когда злишься, похожа на старушку.
Она рассмеялась, расцеловала его и сказала, что ради того, чтобы он говорил, она готова быть даже старушкой. Так за ней и закрепилась эта кличка. Все и без того знали, что она выглядит гораздо моложе своего возраста.
Там же, в Лондоне, сразу после войны, в кафе, в котором она работала официанткой, зашёл американский солдат. Джулия подошла к его столику принять заказ, оторвала глаза от блокнота и утонула в его взгляде. Они влюбились друг в друга сразу. Через три дня он сделал ей предложение. Она недоверчиво улыбнулась и сказала, что ему со дня на день уезжать домой, в Америку, а ей ещё растить брата. Солдат вытащил из нагрудного кармана три билета на корабль. На следующий день они расписались, ещё через неделю отправились через океан, в Нью-Йорк, а оттуда – в дом родителей мужа.
Их небольшой домик располагался в живописной тени деревьев, недалеко от моста Вашингтона, который соединяет два берега Гудзона – Нью-Йоркский и штата Нью-Джерси. Мать и отец Грэга приняли невестку и её брата тепло. Сына они любили и радовались тому, что он вернулся с войны живым. Им, конечно, повезло, вот, соседка своего сына так и не дождалась. Родители Грэга помнили об этом каждый день и хотели только одного: счастья своему ребенку. Молодожёнам выделили небольшую комнатку на втором этаже, брат Джулии спал в гостиной на раскладном диване. Грэг видел, как трогательно Джулия относится к своему брату и говорил, что хочет ребёнка. Она и сама этого хотела. Они пытались. В течение двух лет Джулия не могла забеременеть. Она давно замечала внезапную раздражительность Грэга. Он выходил из себя на ровном месте, без всякого повода. Однажды, во время очередной ссоры, в приступе гнева, он крикнул то, что сидело в нём где-то глубоко:
– Какая ты женщина, если даже забеременеть, не то, что родить, не можешь?!
Джулия проглотила обиду. Назавтра, вместе с мужем, она отправилась к врачу. Доктор, пожилой дядечка с торчащими из кармана жилета круглыми часами на золотой цепочке, вызвал в кабинет обоих.
– У Вас всё в порядке, – сказал он, радостно глядя на Джулию, – а супруга надо бы проверить.
Грэг взорвался, он был вне себя от ярости. Он категорически отказался сдавать анализы. Он считал себя здоровым, и как только кто-то заговаривал с ним на эту тему, у него начинался приступ безумия. В такие минуты он мог разгромить полдома. Джулия стала замечать, что его родители поменяли своё отношение к ней. Теперь они разговаривали с ней сквозь зубы, отпускали колкости прямо в лицо. Отец Грэга кричал на брата Джулии и однажды замахнулся на него. Атмосфера в доме стала нездоровой.
Следующий год стал мучением для всей семьи. Врачи говорили, что у Грэга прогрессирует синдром отмены войны. Ему снились разорванные минами части тел, погибшие друзья, он кричал и плакал во сне. Джулия делала всё, что было в её силах. Она водила его по врачам, его обследовали, прописывали лекарства, но ничего не помогало – состояние мужа стремительно ухудшалось. Грэг стал слышать голоса. У него появились навязчивые состояния. Он становился опасным.
Однажды ночью Джулия проснулась, почувствовав, что Грэга нет рядом. В последнее время она спала чутко, вздрагивая от каждого его поворота в постели, от любого постороннего звука. Джулия вышла из комнаты, спустилась в гостиную в тот момент, когда муж подходил к её спящему брату с огромным ножом в руках. От ужаса она закричала. Грэг вздрогнул, он испугался не меньше неё, отбросил нож, стал плакать, умолял его простить, говорил, что будет лечиться, что у них будут дети – мальчик и девочка. Но Джулия больше не хотела от него ребёнка, а самое главное – не желала испытывать судьбу. Она собрала вещи, взяла брата и ушла.
Из полюбившегося ей городка уезжать она не хотела. Здесь всё было удобно и привычно. Она работала официанткой в ресторане и снималась в кино, в массовых сценах. Джулия хотела бы стать актрисой, но времени и денег хватило только на то, чтобы прослушать небольшой курс лекций по актёрскому мастерству. Она думала о том, что в один прекрасный день её увидит режиссёр и пригласит на главную роль. Ведь, такое случается. У каждого найдётся своя главная роль. Джулия верила в своё чудо.
Давным-давно, с конца девятнадцатого века до конца двадцатых годов двадцатого века, в Форте Ли жили, в основном, работники киностудий, в том числе, актёры. Даже сейчас наш зеленый городок на берегу Гудзона называют «шестым районом Нью-Йорка», а тогда, задолго до Голливуда, он был мировой столицей игрового кино. Более девятисот фильмов, в том числе, с Чарли Чаплиным, сняли в Форте Ли за четверть века. Потом киностудии переехали в Калифорнию, где погода стабильнее и размах масштабнее. Несмотря на то, что звание «кино-столицы мира» город держал недолго, до сих пор в некоторых его кварталах кажется, что ты находишься внутри съёмочного павильона и что с режиссёрского места сейчас раздастся команда «мотор!» Может, поэтому старушка всегда выходит из дома, как на съёмочную площадку, готовая к новой роли. К тому времени, когда Джулия приехала сюда из Лондона, киностудий в Форте Ли уже не осталось, но дух киноиндустрии, по-прежнему, витал в воздухе. В кафе и ресторанах здесь можно было встретить режиссёров, которые пока не успели катапультироваться в Лос-Анджелес. Их узнавали по тому, как они курили трубки – очень сосредоточенно вглядываясь в лица людей.
В Нью-Йорке за полный съёмочный день в массовке платили неплохие деньги. В ресторане Джулии всегда охотно давали чаевые. Нрав у неё был общительный и добродушный. За это её любили. Разведясь с Грэгом, она поставила себе цель: накопить на покупку квартиры. А пока нашла темную крошечную комнатку в старом доме девятнадцатого века. Им с братом вполне хватало. Ему уже исполнилось четырнадцать. После школы, вечерами, он ходил подрабатывать – в одной из продуктовых лавок разбирал грязные ящики, упаковывал их и оставлял в нужном месте к приезду утренней машины.
Обычно брат возвращался с работы не позже десяти вечера. Но в тот вечер ни в одиннадцать, ни в двенадцать его не было. Джулия металась по комнате, звонила в магазин, телефон не отвечал. Она уже было собралась сама идти туда, как в половине первого раздался звонок в дверь. Она, обрадованная, что брат вернулся, побежала открывать. На пороге стоял полицейский. Он сказал, что её брата нашли на улице без сознания, а когда привезли в больницу, было уже поздно. Оторвался тромб. Без каких-либо сигналов. Без всякого предупреждения.
Чтобы справиться с внезапно свалившимся горем, Джулия взяла на работе ещё одну смену и теперь работала только с перерывом на сон. Первый год после потери брата был тяжелым. Он был ей, как сын. Впервые она ощутила беспредельное одиночество. Она не спала ночами, а когда, уставшая, проваливалась в густой, тягучий сон, ей снился брат. Он плакал и звал её на помощь. А она не могла ему помочь. Она просыпалась с колотящимся сердцем, включала свет и больше не спала.
К тридцати годам она накопила сумму, необходимую для первого взноса и приобрела небольшую уютную квартирку в доме на берегу реки. На работе её повысили до менеджера ресторана. Ей уже не надо было подолгу стоять на ногах и бегать из кухни в зал и обратно с тяжелыми подносами. Она почувствовала себя уверенней, расправила плечи. На неё всегда обращали внимание мужчины, но сейчас в её облике появились спокойствие и достоинство. Глаза смотрели открыто и прямо. В них больше не было тяжести и усталости. Противоположный пол подобное считывает сразу. Джулия была миниатюрной, с аккуратно скроенным по всем классическим канонам телом. Несмотря на то, что она пользовалась успехом у мужчин, ни один из них не задерживался в её жизни надолго. Немногочисленные романы тихо и бесслёзно сходили на нет. Она не видела того, с кем хотела бы состариться.
Рядом началось строительство высотного дома. Он возводился для хорошо зарабатывающих молодых людей интеллектуального труда. Здесь таковые имеются и сейчас, а полвека назад в городке жили отпрыски владельцев киностудий, «золотая молодежь». Чуть позже эта молодежь, в основной своей массе, прокутила доставшиеся ей от разбогатевших родителей деньги, но кто-то оказался дальновиднее и обзавёлся здесь недвижимостью.
Джулии исполнилось сорок. О детях она больше не мечтала, с желанным мужчиной тоже не складывалось. Всё остальное было – и дом, и друзья, и профессия. Пусть она не стала актрисой и уже не снимается в массовке, но быть старшим менеджером дорогого ресторана – тоже неплохо.
В то утро она, как обычно, вышла из дома и направилась в сторону работы. Путь до ресторана пешком занимал двадцать минут – её утренняя зарядка. Погода стояла нежаркая, солнечная и сухая. Конец мая ещё не расплавил асфальт. Можно было наслаждаться тёплыми днями и вдыхать полной грудью небо. Пока не началась пытка мокрой, липкой Нью-Йоркской сауной. Глядя в безоблачное небо, Джулия свернула за угол дома и врезалась в человека. Оба вскрикнули от неожиданности. Человеком оказался высокий мужчина в сером костюме и галстуке. Они улыбнулись друг другу. Извинились. Помолчали от неловкости. Дабы загладить вину, мужчина сказал, что приглашает её в ресторан.
Вечером они встретились. Её новый знакомый – бизнесмен – сказал, что только что купил квартиру в строящемся рядом с ней доме. Неделю спустя, они признались в любви друг другу. Ещё через неделю он сделал ей предложение. Джулия ответила согласием. Она продала свою квартиру и, они вместе въехали в новое, большое, светлое жильё с видом на Манхэттен. Через месяц Джулия поняла, что ждёт ребёнка. Рожать в сорок с лишним лет в те годы было не принято, да и мало, кто бы на это отважился. Но они были счастливы. В феврале родилась дочка.
… Так же, как без Форта Ли не было бы Голливуда, без Джулии не было бы истории нашего дома. Она – единственный жилец, ставший жертвой пирамиды Бернарда Мэйдоффа. В нашем городке проживают тысяча с лишним человек из почти трех миллионов, потерявших свои сбережения в результате этой аферы века. В конце 2008-го, когда пирамида рухнула, все жильцы нашего дома стали свидетелями нервного потрясения старушки. После смерти мужа все её финансы, до последнего цента, попали в корзину к Мэйдоффу. На глазах всего дома Джулия прошла несколько стадий – от неверия и отрицания до ужаса и опустошения. Одни её осуждали, за глаза называли жадной, говорили, что так ей, дуре, и надо, «кто же в одном месте хранит все свои деньги?» Другие сочувствовали, выспрашивали детали, крестились с благодарностью кому-то там, наверху, за то, что успели вовремя соскочить с крючка «этого афериста». У старушки оставались незначительные накопления на пенсионном счёте, на текущие расходы. В финансах она ничего не понимала, потому и совершила, оставшись без Джона, столь необдуманный поступок – вложила туда всё, что у неё было.
Тем не менее, она пережила многих, в том числе, двоюродного племянника своего мужа, который так сильно расстроился от мгновенной потери любимой тётей нескольких десятков миллионов долларов, что его хватил инфаркт на глазах у старушки, когда она сообщила ему прискорбную новость. В больницу скорая везла уже тело.
Дочери сейчас под пятьдесят. Она не в курсе происходящего, так как давно живет в Тибетском монастыре. Они не виделись двадцать лет. Дочь даже не приехала на похороны отца. Маме она звонит раз в год, в день рождения. В этот день всегда плохая связь. Обеим приходится кричать. Покричав, старушка кладёт телефонную трубку, у неё немного слезятся глаза, щекочет в ноздрях, они чуть раздуваются. В горле что-то перехватывает и, из внутреннего уголка левого глаза медленно выкатывается большая слеза. Одна. Из одного глаза. Она её не вытирает. Она сидит и ждёт, когда слеза высохнет. Это её время, чтобы уйти в себя. Она знает: чтобы не выходить из себя, надо научиться уходить в себя.
Больше у старушки никого из близких нет. Да и были только родственники мужа. До пирамиды. Они её навещали, привозили конфеты с коньяком, тортики с пьяной вишней, заглядывали в глаза, старались понравиться. Никто не знал, кому старушка завещала свои сбережения. Каждый пытался увидеть в её взгляде хоть какой-то маячок, намёк на то, что и ему кое-что перепадёт. Но старушка ничем себя не выдавала и ни на кого не жаловалась. Даже подругам не рассказывала о коварстве родственников. Лишь однажды, до краха пирамиды, во время игры в покер, полушутливо сказала:
– Интересно, а если бы у меня вдруг в один момент не стало денег? Все эти родственники остались бы или тоже исчезли?
Тема оказалась интересной. Подруги приостановили игру. Две худенькие бабульки с укладкой, сделанной у одного мастера, одна – с каштановыми волосами, другая – блондинка, обе благоухающие французскими духами, сошлись в том, что в подобной ситуации родственников поубавилось бы у любого человека. Кто-то исчез бы потому, что больше «с тебя нечего взять», а кто-то – из боязни, что ты будешь просить. Все родственники появляются, когда ты, не дай Бог, выигрываешь крупную сумму в лотерею. Даже дети объявляются.
– Ну, не знаю, у меня дети самые лучшие, – Элэйн высказалась последней.
Возразить на это было нечего. Недавно Элэйн исполнилось семьдесят пять. Она самая молодая из четверых сопокерниц. Я видела её в спортивном зале кокетничающей с дедулей лет девяноста. Он так приободрился, что отставил в сторону палочку и сделал нечто напоминающее па. Элэйн хохотала заливистым смехом и накручивала наманикюренными пальчиками волосок, выбившийся из-под аккуратно уложенного блондинистого шиньона. Лёгким флиртом наслаждалась она недолго. В зал решительно вошел муж в спортивном костюме. Его немолодой, но опытный соперник резво впрыгнул на беговую дорожку и помчался от греха подальше, забыв о палочке и даме. Он бежал столь профессионально, что у него даже одышки не было. А дети у Элэйн, действительно, хорошие. Дочь и сын – оба адвокаты, зарабатывают неплохо. У родителей денег не берут.
… За дверью старушки по третьему кругу играл «марш Мендельсона». Подруги стучали в дверь, кричали «открой», прикладывали уши к двери. В квартире висела тишина.
– Стойте здесь, я – за ключами, – решительно сказала Элэйн и двинулась к лифту.
– Откуда у тебя её ключи? – спросила каштановая бабулька.
– Она мне давно их дала, после того, как потеряла все деньги, – крикнула уже из лифта Элэйн.
Две подружки стояли у дверей и рассуждали: как можно пропасть в нашем доме, не выходя из него? Куда можно деться, оставшись незамеченной? Только, если ты находишься или в своей квартире, или на своём этаже. Во всех остальных случаях тебя увидят камеры лифта. Через несколько минут вернулась с ключами Элэйн.
– Может, вызовем полицию? А вдруг там, действительно, что-то случилось? – неуверенно сказала каштановая.
– Так мы сначала и посмотрим, что случилось, а потом будем думать, – Элэйн решительно повернула ключ в замке.
Они вошли внутрь. В квартире было тихо. Только часы на стене с монотонным стуком передвигали секундную стрелку. Подруги стали звать Джулию. В ответ молчала тишина. Дамы заглянули во все помещения квартиры. Хозяйки нигде не было. Ничего подозрительного тоже не было. Подруги вышли на балкон и свесились вниз. Там всё, как обычно: бассейн и яркие цветы, их здесь высаживают каждый год. Подруги позвонили во все квартиры двадцать восьмого этажа. Кого-то не было дома, а кто-то сказал, что сегодня старушку не видел. Тогда дамы спустились в фойе, опросили швейцара, консьержа и уборщиков. Никто о местонахождении старушки не знал.
Вызвали полицию. К тому времени консьерж уже несколько раз прокрутил записи камер наблюдения. Перематывал он их в ускоренном режиме. Ничего необычного плёнки не показывали. Вскоре у монитора столпились несколько человек – двое полицейских, три подружки Джулии и швейцар. Черная грузная женщина-полицейская, обвешанная по диаметру своих пышных бёдер солидной экипировкой, от пистолета с дубинкой до наручников, по всей видимости, увидела на плёнке что-то необычное и заговорила:
– Стоп, стоп, стоп, одну минуту, а можно прокрутить вот эту запись ещё раз? Только не в ускоренном режиме, на нормальной скорости.
Во время ускоренной перемотки записи с камеры наблюдения одного из лифтов пропадала важная деталь. А именно: появление Джулии в кадре длилось меньше секунды. Это и пропустил консьерж. Теперь стало очевидно, что без пяти шесть вечера лифт остановился на двадцать восьмом этаже. Его дверь открылась. Напротив лифта стояла Джулия с пакетом мусора в руке. В то же мгновение она исчезла из кадра. Еще несколько секунд спустя, пустой лифт закрылся и уехал. Больше ни на одной из последующих записей Джулия не появлялась. Увидев мелькнувшую в кадре Джулию, консьерж испуганно застыл у монитора. Его рука задрожала, лёжа на компьютерной мышке. Он вытер со лба выступивший пот.
– О чем Вы думаете? – подозрительно спросила его полицейская.
– Боюсь, случилось что-то ужасное, – сказал он еле слышно пересохшими губами.
– А поточнее? – напряглась страж порядка.
– Я всё могу объяснить наверху, поехали? – консьерж встал из-за стола и направился в сторону лифта, – да, Вы и сами увидите.
Все стоявшие у мониторов, включая полицейских, зашли в лифт и через полминуты вышли на двадцать восьмом этаже. Группа направилась в сторону квартиры Джулии, но консьерж открыл двери мусоропроводной комнаты. Помимо самой шахты мусоропровода, в этой комнате поставлена пара контейнеров для стекла и металла. Консьерж взялся за ручку мусоропровода и открыл его. Ему стоило немалых усилий удержать тяжёлую дверцу, чтобы она не захлопнулась. Снизу чувствовалась сильная тяга воздуха, словно тебя засасывает в эту шахту. Я и сама несколько раз замечала, что в особо ветренные дни открыть дверцу мусоропровода нелегко. Это довольно большая дверца, а сама шахта настолько широкая, что в неё спокойно может провалиться нормальной комплекции человек. Все присутствовавшие вдруг замолкли, словно в это мгновение осознали, что именно произошло.
Потом к дому приехали пожарные, скорая помощь и ещё несколько полицейских машин. Когда стало понятно, что спасать уже некого, неотложка уехала, а вместо неё, не торопясь, прибыла гораздо менее комфортабельная машина для покойников. В подвальном помещении, где располагаются мусоросборники, перекрыли проход и повесили желтую полицейскую ленту.
Позже окончательные результаты расследования покажут, что Джулия, действительно, собиралась ехать вниз для игры с подругами в покер. Без пяти шесть она вышла из квартиры, держа в руке пакет с мусором, чтобы его выбросить. Она вызвала лифт. Дверь лифта открылась. Джулия спохватилась, что забыла про пакет, зашла в мусорную комнату, открыла мусоропровод и бросила его вниз. Вероятно, пакет за что-то зацепился, она хотела отцепить его, перегнулась и рухнула следом.
Нет, всё это как-то неправильно. Не может старушка с такой кинематографичной жизнью, пусть ей уже немало лет, закончить своё существование в мусорном отсеке. Разве может быть так, чтобы человек собирался играть в покер, а вместо этого пролетел вниз по железной трубе двадцать восемь этажей и погиб в груде мусора? Неужели до этого события в воздухе не было ни одного знака, ни одного сигнала о том, что сегодня не только не состоится игра в покер, но и жизнь её больше не состоится? Даже Берлиоза предупредили, только он не поверил. Разве бывает так, чтобы перед этим не было ничего – ни лёгкого дуновения ветерка, который шевельнул бы тоненькую занавеску, ни чуть скрипнувшей двери, ни нагретой за ночь чьим-то дыханием подушки? Неужели, всё вот так, без предупреждения?
… Я резко открыла глаза. «Ничего себе, сон, целая жизнь приснилась. Чужая», – подумала я. Через полчаса, всё ещё вспоминая детали своего кино-сна, я спускалась в лифте в спортзал. Лифт остановился на двадцать восьмом этаже. Вошли старушка и Элэйн. Мы поздоровались. Видимо, продолжая начатый разговор, старушка сказала подруге:
– Даже не знаю, как это объяснить, но сегодня, впервые за одиннадцать лет с тех пор, как нет Джона, я проснулась, а его подушка тёплая.
